4. ПЕРВЫЙ СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ СССР

     Оставшееся до начала работы Первого съезда народных депутатов СССР время было заполнено делами военного округа, встречами с работниками следственных органов Генпрокуратуры, отслеживанием и анализом телепередач, публикаций и радиопередач, посвящённых произошедшим событиям.

     Меня удивляло и коробило одностороннее, бессовестное, вульгарное, исковерканное изложение действительности средствами массовой информации Грузии. Но не только они нагло перекраивали факты. Тем же занимались и "глашатаи свободы", такие, как радиостанция "Голос Америки", "Свобода" и прочие европейские станции.

     Непередаваемое чувство обиды вызывали передачи и публикации из Москвы.

     Все как сговорились. У следствия ещё нет никакого предварительного вывода, а тебя и армию клеймят, как жестоких палачей народа. Едешь по Тбилиси и среди многочисленных настенных надписей читаешь: "Советская Армия — армия убийц своего народа!", "Родионов — убийца!", "Долой фашистскую армию!", "Давить русских!".

     У меня не было ни малейшего желания встречаться и выяснять отношения с новым грузинским руководством. Мы, выражаясь образно, находились по разные стороны баррикад. Многие из тех людей готовили и осуществили тбилисскую провокацию. Я же был категорическим её противником. Нам не о чем было говорить.

     Новое руководство Грузии торопилось как можно быстрее сфальсифицировать факты о произошедшем так, чтобы показать их в выгодном для себя свете. Полученную картину событий планировалось представить на суд Первому съезду народных депутатов СССР. Им нужно было спешить, так как они знали, что следственные органы рано или поздно разберутся во всех деталях случившегося.

     В своё время, когда в Грузии было всё спокойно, я баллотировался на пост народного депутата СССР по Боржомскому избирательному округу. В итоге я был избран, получил мандат и в составе грузинской делегации собирался в Москву на Первый съезд.

     Интересно то, что вся делегация состояла из депутатов, избранных до апрельских событий, и я надеялся, что мы найдём общий язык, в частности, с Патиашвили. Но этого не произошло, о чём чуть позже.

     У меня возникало множество вопросов и даже недоумение по поводу поведения высшего политического руководства страны. С их стороны — гробовое молчание. Ни одного звонка, ни одного вызова. Как будто ничего не произошло и не происходит сейчас.

     Я поставил перед собой цель: во что бы то ни стало добиться приёма у Горбачёва, тем более, что такая возможность была.

     Накануне открытия Первого съезда народных депутатов в Мраморном зале Кремля был собран пленум ЦК КПСС по обсуждению повестки дня съезда. Как и все командующие, я был приглашён. У меня была заранее подготовленная записка для Горбачёва с просьбой принять меня на 10 минут в любое время, оставшееся до начала работы съезда по поводу произошедших в Грузии событий.

     Я занял место в зале пленума в первом ряду, рядом с центральным проходом. Жду момента открытия пленума. Входит Горбачёв с членами Политбюро, рассаживаются на местах президиума. Горбачёв обводит взглядом зал, кивает головой с лёгкой улыбкой на лице, встречается взглядом со мной, кивает мне головой, я ему отвечаю и показываю конверт, давая понять, что мне надо его ему передать. Горбачёв подзывает помощника, что-то ему говорит и показывает на меня. Помощник спускается в зал, я передаю ему конверт, после чего моё сообщение попадает на рабочий стол Горбачёва. Мне всё видно.

     Я внимательно наблюдаю. Когда пленум открылся и вошёл в рабочий ритм, Горбачёв вскрыл мой конверт, прочитал, улыбнулся и кивком головы дал мне знак, что моя просьба ему понятна. И всё! Следующая встреча с ним состоялась тогда, когда меня вытащили на трибуну Съезда народных депутатов, а он сидел за моей спиной и молчал. Молчал не только Горбачёв, молчал и Лигачёв, замещавший Горбачёва во время той кошмарной недели в Тбилиси, молчали руководители Армии, МВД, КГБ.

     В защиту армии, внутренних войск я не услышал с трибуны Съезда народных депутатов ни одного выступления. В лучшем случае — молчали, а организаторы провокации, пользуясь этим, устроили расправу на весь Союз и на весь мир (всё время шла прямая трансляция), обвиняя и вешая ярлыки убийц, садистов, душегубов на меня и на моих подчинённых, выполнивших их же приказ.

     Я чувствовал, что на нашей стороне было множество рядовых депутатов, сидящих в зале, но слово с трибуны было предоставлено ренегатам. Зал ничего не знал. Многие что-то слышали о трагедии в Тбилиси, но ничего конкретного.

     Не успел председательствующий объявить о начале работы съезда, как из зала, без объявления, выбегает депутат от какой-то прибалтийской республики. Никем не остановленный, он занимает трибуну, хватает микрофон и предлагает делегатам стоя почтить память тбилисских жертв от рук армейских убийц.

     Я сижу в составе делегации Грузии, пытаюсь понять, чем продолжится это лицедейство. Я не готовился к выступлению, ничего не писал, в руках у меня была газета "Заря Востока", орган ЦК Компартии Грузии за 14 апреля, где была опубликована довольно объективная информация о произошедших событиях.

     "Ну, Родионов, держись! — сказал я себе, — тебе придётся одному защищать армию и себя."

     После 16 часов председатель предоставляет слово депутату Гамкрелидзе, директору института востоковедения Академии наук Грузии. Привожу некоторые перлы из стенограммы его выступления.

     "В четыре часа утра под предлогом разгона несанкционированного митинга и мирной демонстрации в Тбилиси было совершено беспрецедентное по своей жестокости массовое избиение невинных людей, повлекшее за собой человеческие жертвы. Митинг, на который собралось десять тысяч человек, был мирным, без применения насилия и без призывов к насилию. Когда на площади перед домом Правительства без всякого предупреждения появились танки и бронетранспортёры, предчувствовавшие опасность люди стояли с зажжёнными свечами, пели старинные песни, молились…"

     "…воинскими частями, наряду с дубинками, были применены сапёрные лопаты и отравляющие химические вещества…"

     "…эта военная операция, которой руководил командующий войсками ЗакВо, генерал-полковник Родионов, задумывалась не как операция по разгону мирного митинга, а как заранее запланированная карательная операция по уничтожению людей, ибо перед началом операции не было предупреждающих призывов или действий со стороны карателей.

     Солдаты блокировали проходы, окружали граждан и наносили им удары дубинками и сапёрными лопатками, не щадили лежавших там голодающих, девушек и престарелых женщин, врачей и работников Красного Креста, преследовали убегающих, добивали раненых, вырывая их из рук медицинского персонала, наносили удары и работникам местной милиции, которые, выполняя свой служебный долг, спасали жизнь граждан…"

     "…особенно потрясает факт применения против демонстрантов отравляющих химических веществ. Скрыв факт применения химических веществ и не проведя своевременно дегазацию, военные способствовали дальнейшему массовому отравлению людей, в особенности детей и подростков, в течение двух-трёх недель после 9 апреля…"

     "…солдаты забрасывали ядовые капсулы в здания, где люди скрывались от преследования, … на сегодняшний день с признаками отравления в медучреждения обратились свыше 3500 человек, из которых на стационарном лечении находится до 500…"

     "…введение в Тбилиси комендантского часа, о чём населению города было сообщено за несколько минут до его вступления в силу, повлекло за собой тяжкие последствия…"

     "…понимают ли люди, дающие приказ об использовании отточенных лопат и отравляющих химических веществ против мирных демонстрантов, что они убивают тем самым душу целого поколения, всего народа и наносят непоправимый удар по межнациональным отношениям?"

     "…мы призываем к открытому, гласному и ответственному расследованию этой кровавой бойни в Тбилиси, последствий этого "кровавого воскресенья", к выявлению истинных виновников этого преступления и их наказанию, даже если они относятся к высшим эшелонам военной и политической власти…"

     "…проявлением высшего цинизма, оскорбляющего национальное чувство всего населения нашей республики, является то, что генерал Родионов всё ещё восседает на Съезде народных депутатов как избранник и представитель грузинского народа. Родионов не имеет права оставаться народным депутатом от Грузии. Он всё же народный избранник, защитник интересов народа, а не его каратель…" (Аплодисменты. Шум в зале, раздаются выкрики: "Родионова на трибуну!")

     Я СИЖУ, СЛУШАЮ. Стараюсь держать себя в руках. Я ожидал подобных выступлений, с голословными обвинениями в адрес армии и в свой. Надеялся, что встанут Горбачёв или Лукьянов с Лигачёвым, надеялся, что они вмешаются, остановят эти тяжкие, безосновательные обвинения, предоставят слово председателю КГБ, министру обороны, объяснят съезду свою политическую оценку произошедшего. Объявят, наконец, что Генпрокуратура приступила к расследованию…

     Ничего этого не было!

     Я не планировал выступать. Оправдываться мне было не в чем. На то, чтобы рассказать, как всё было на самом деле, не было времени, хотя Гамкрелидзе и говорил целых 20 минут.

     Взяв в руки газету "Заря Востока", я пошёл через весь притихший зал к трибуне и думаю: "Зачитаю я им вслух то, что они сами писали по горячим следам о событиях в Тбилиси, а там будь что будет".

     Начал я своё выступление с объяснения того, что я не записывался на выступление, слова не просил и прошу моё время не ограничивать.

     Слышу за спиной голос Горбачёва: "Поглядим, решим. Такой сложный вопрос". Это добавило мне немного уверенности, а вообще-то, я чувствовал себя в целом так же, как ночью 9 апреля на площади, когда "воспитывал" министра Горгодзе. Мы с армией были правы, а таких, как Гамкрелидзе, я презирал.

     Продолжая своё выступление, я сделал акцент на необходимости дать политическую оценку произошедшим событиям, так как без этого всё будет сводиться к "жареным", совершенно не проверенным, свободно трактуемым фактам.

     После этого я перешёл к цитированию передовой статьи газеты "Заря Востока", многие авторы которой присутствовали в тот день в зале.

     "Те, кто сейчас, после трагедии, говорит о мирном характере митинга, — забывают, что в то самое время над центральным проспектом города день и ночь раздавались гнусные призывы к физической расправе с коммунистами, разжигались антирусские, националистические настроения" (в зале поднялся шум).

     "…группы хорошо обученных, организованных людей пробирались на предприятия , останавливали работу сотен и тысяч людей, возвращали в парки автобусы, били стёкла, оскверняли памятники, направляли ударные отряды в другие районы республики, повсюду сея смуту, раздор, беспорядки. Создавалась реальная угроза захвата жизненно важных объектов республики.

     Не ввод войск осложнил обстановку, а осложнение обстановки вызвало ввод войск…"

     Далее я обратился к съезду с просьбой, чтобы после моего выступления был зачитан список из 16 погибших на площади с заключением судмедэкспертов о причине их смерти, т.к. ни на одном погибшем не было колотой, резаной и вообще какой-либо другой телесной раны. (Шум в зале усиливается).

     А раз так — придумали применение сильно действующих отравляющих веществ, в то время как средств защиты не было ни у одного военнослужащего.

     Закончил я своё выступления также словами из "Зари Востока":

     "Те, кто заигрывал, двурушничал, наживал на осложнениях политический капитал, кто вместе с другими несёт прямую ответственность за случившееся, сегодня шумит громче всех, стараясь перекричать свой страх".

     После того, как мои слова стихли, зал залили продолжительные аплодисменты. Пока я шёл через зал на своё место, многие депутаты протягивали мне свои руки, и я с благодарностью пожимал их.

     А вот дойдя до своего кресла, вижу, что грузинские депутаты, сидевшие рядом со мной справа, слева, спереди, сзади, — исчезли, тем самым показав своё отношение по мне. Не обращая внимания, я занял своё место и вскоре был окружён делегатами-россиянами, которые пересели в знак солидарности с армией и со мной. Я был тронут таким поступком коллег-депутатов.

     Но это положительное чувство вскоре улетучилось. Ко мне подходит порученец министра Язова, нагибается и шепчет на ухо: "Товарищ генерал, Горбачёв просит вас покинуть зал, так как вы своим присутствием вносите в заседание съезда дискомфорт".

     Я был поражён. Соображаю, что делать. Порученец стоит рядом. Шепчу ему на ухо: "Передайте Горбачёву и его министру, что я это распоряжение хотел бы услышать от них". На том и порешили.

     Тем временем на трибуну вышел тогда уже отставной первый секретарь Патиашвили, и надо было послушать его. Порученец ушёл передавать мою просьбу.

     У меня не было особых надежд на то, что Патиашвили будет объективен и искренен в своём выступлении на съезде, тем более поспешно уйдя в отставку и передав власть организаторам провокации. Так оно и вышло. Его выступление было непоследовательным, во многом противоречивым, путаным. Мне показалось, что в трактовке отдельных ключевых фактов был какой-то сговор с Шеварднадзе и Разумовским.

     Так, например, объясняя отсутствие этих двух деятелей накануне 8 апреля в Тбилиси, Патиашвили заявил: "…их приезд счёл я тогда нецелесообразным в связи с тем, что положение начало стабилизироваться…" Шеварднадзе и Разумовскому такая трактовка было очень выгодна, чтобы оправдаться перед Горбачёвым за свой отказ прибыть в Тбилиси 8 апреля.

     А что касается стабилизации ситуации, то здесь выходил полный бред. Создавались баррикады, звучали призывы пролить кровь, стоять до конца и т.д. Что это?!

     Далее Патиашвили высказал, что на заседании Бюро и на Совете обороны 8 апреля военные заявили и заверили, что освободят площадь, не причинив никому никаких увечий, но, к сожалению, протоколов этих записей не сохранилось. Как дёшево и наивно!

     Далее из стенограммы его выступления: "…к большому сожалению, вместо рассеивания несанкционированного митинга, демонстранты были взяты в кольцо и жестоко избивались … войска гонялись за людьми по всему проспекту Руставели, врывались в дома. Некоторые были убиты около гостиницы "Иверия", находящейся от площади на расстоянии до километра … В тот момент я не подозревал об использовании лопат и химических отравляющих веществ, иначе бы, я прямо, искренне заявляю, ни в коем случае не подал в отставку…"

     Я СЛУШАЛ, УДИВЛЯЛСЯ, возмущался, про себя матерился. Меня терзала одна мысль: как же так?! Ведь ты же, Патиашвили, был первый человек в республике! Мы вместе работали в составе Бюро ЦК! Ты был в курсе всех дел! Я от тебя ничего не скрывал и искренне надеялся на товарищескую солидарность, взаимную поддержку, на правдивое изложение информации о произошедшем! Я тебя умолял не подавать в отставку! А ты всё свёл к лопатам и газам, которые действительно были, но из которых искусственно сделали оружие жестокой расправы.

     У меня была небольшая надежда на то, что Патиашвили способен доложить съезду правду и защитить тех, кто, жертвуя собой, встал на защиту конституционной власти, народа и порядка в республике, т.к. надежды на Горбачёва, Шеварднадзе, Язова, Чебрикова, Крючкова, Лукьянова и др. не было никакой. Я встал и ушёл из зала с самым мерзким осадком на душе.

     А на съезде началась новая скандальная заваруха вокруг формирования комиссии по расследованию "кровавых" событий 9 апреля в Тбилиси. Естественно, инициативу в её создании в свои руки взяли сторонники и организаторы этой провокации.

     Первым кандидатом в председатели комиссии по расследованию Тбилисских событий был известный писатель, Герой Советского Союза В.Карпов. Но жаждущие расправы над армией устроили ему такую обструкцию, что Карпов вынужден был отказаться.

     И тогда кто-то из депутатов предложил кандидатуру Собчака, профессионального юриста, профессора, преподавателя юриспруденции в Ленинградском университете. Интересно также то, что он вступил в КПСС в 1987 году, а уже в 1990 из неё вышел. В историю Собчак войдёт как искусный юрист и оратор, обративший своё мастерство на сокрытие истины, как ловкий и беззастенчивый игрок.

     Комиссия, сформированная из депутатов-представителей всех силовых министерств и ведомств, общественных и религиозных организаций, приступила к работе. Следственные органы прокуратуры работали уже с 10 апреля.

     Я улетел в ЗакВо к войскам. За время между первым и вторым Съездами народных депутатов, лично у меня было большое количество встреч с членами комиссии Собчака, а также со следователями Генпрокуратуры СССР, представителями общественности Грузии.

     Особенно запомнилась одна встреча и беседа с заместителем министра обороны, генералом армии Говоровым, в комиссии Собчака представлявшем Вооружённые Силы.

     Говорили мы долго. Я подробно и искренне рассказывал Говорову о событиях в Закавказье за 1988-1989 годы, и особенно подробно о том, что творилось в Грузии и Тбилиси. Говоров слушал очень внимательно, не перебивал.

     Когда я закончил, наступила пауза. Мы оба молчали. Я чувствовал, как переживал Говоров, как его терзали раздумья и вопросы, на которые у него в тот момент не было ответов. Что это? Как такое могло произойти? Почему это произошло? Почему не приняли предупредительных мер? Почему ситуацию довели до катастрофы? Почему инициативу в Республике взяли четыре уголовника? Почему затолкали армию на столкновение с народом? Почему после всего этого козлом отпущения сделали эту же армию? Почему все подали в отставку и стали обвинять армию в жестокой расправе?

     Почему? Почему? Почему?

     Говоров молчит. Затем, тяжело вздохнув, говорит мне: "Да, вам здесь досталось. Но, Игорь Николаевич, даю вам слово. Во-первых, я никогда не подпишу то, что сочинит Собчак от имени комиссии. А во-вторых, на заседании Съезда народных депутатов по заслушиванию вывода комиссии Собчака я возьму слово и выступлю со своим мнением и выводами".

     В ответ я его поблагодарил.

     Забегая вперёд, скажу, что когда на втором съезде стали слушать выступление Собчака и главного военного прокурора Катусева, генерал Говоров к этому моменту подписал собчаковский пасквиль на свою же армию и не стал выступать, промолчал.

     Также выводы Собчака подписали депутаты, члены комиссии и представители КГБ и МВД, генерал-лейтенант Голяков, генерал-майор Мирошник, митрополит Питирим и другие. Все остальные члены комиссии также подписали и не выступили.

     К трём генералам, предавшим свои силовые ведомства, я обратился с открытыми письмом в открытой печати, назвав его: "Ещё не вся правда сказана". Но и на него не последовало никакого ответа. А ведь эти генералы вошли в состав комиссии Собчака с ведома своих министров, и я уверен, что и подписи они поставили также с их ведома.

     Как-то на одном из переходов Дворца съездов я столкнулся с Говоровым. "Позвольте задать вам один вопрос, товарищ генерал армии", — обратился я. — "Слушаю вас, товарищ Родионов", — последовал ответ.

     Я сразу перешёл в атаку. "Вы же обещали мне, что не подпишете бред Собчака и выступите со своим анализом произошедшего в Тбилиси". Тому, что прозвучало в ответ, я не мог поверить: "Кто знает, может быть, скоро такие Собчаки придут к власти".

     Я стоял обалдевший. "Возможно", — отвечаю. "Возможно, и благодаря таким, как вы!". Я еле сдержался, чтобы не плюнуть. Оставшиеся годы Говоров прожил в почёте и был похоронен с воинскими почестями.

     ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ до открытия второго съезда народных депутатов по ленинградскому телевидению выступил председатель комиссии народных депутатов СССР по расследованию "Тбилисского дела" Собчак. В большой передаче он изложил некоторые сведения о работе своей комиссии и показал отрывки фильма, снятого грузинским КГБ. Само по себе это выступление являлось серьёзным нарушением депутатской этики. Более того, Собчак подменил объективный, обстоятельный анализ предвзятым нагнетанием страстей вокруг сапёрных лопат и газов, хотя ему и было известно: по заключению экспертов гибель людей наступила в результате давки.

     Против телепередачи резко возразили работники прокуратуры, посчитавшие, что Собчак исказил факты. Они также выступили по телевидению. Раздались требования заслушать отчёт комиссии Собчака и сообщение прокуратуры на съезде.

     И тут произошло неожиданное: устный доклад Собчака во многом отличался от письменного заключения комиссии, подписанного всеми её членами. Акценты в выступлении Собчака с трибуны съезда были резко сдвинуты, о многих фактах не упоминалось вовсе, другие тщательно затушёвывались.

     С трибуны второго съезда Собчак заявил:

     "Комиссия констатирует отсутствие фактов, подтверждающих заявление генерала Родионова на первом Съезде народных депутатов СССР о том, что к 9 апреля создавалась реальная угроза захвата жизненно важных объектов республики".

     Заявил, зная о том, что расследование, проведённое Прокуратурой СССР, убедительно доказало, что такая угроза была, а раз так, значит были и заказчики, и исполнители этой провокации, которых необходимо было выявить и привлечь к ответственности.

     Собчак делает всё возможное, чтобы, фальсифицируя и затуманивая узловые моменты, увести ответственность от политического руководства страны, переложив её полностью на армию и руководство ЗакВо.

     По Собчаку получалось, что митинг был мирный, а войска вышли на площадь по распоряжению Родионова и по его же команде устроили бойню, а Горбачёв, Шеварднадзе, Чебриков, Язов и др. были поставлены перед свершившемся фактом.

     Следующим на съезде от имени Генеральной прокуратуры должен был выступать главный военный прокурор генерал Катусев.

     Президиумом делалось всё, чтобы не давать Катусеву слова. Но съезд настоял на своём и Катусев вышел на трибуну. К тому времени прямая трансляция по телевидению была уже прекращена. Шеварднадзе с шумом встал из-за стола президиума и, сказав что-то, выходит за кулисы, Горбачёв бросается за ним, уговаривая вернуться, Ельцин со своим окружением покидает съезд, демонстративно пройдя через весь зал. В самом зале возникают невообразимый шум и гвалт.

     Микрофоны то включаются, то отключаются. И вот в такой обстановке Катусев пытается доложить съезду о первых материалах расследования. Я сидел в центре зала и мог разобрать лишь отдельные слова, такой был шум.

     В общем, всё было сделано так, чтобы на весь мир прозвучала ложь Собчака, а через него и "своя правда" тех, кто его нанял для этого. Выступление Катусева даже не появилось в отчётном стенографическом бюллетене съезда.

     Генеральная прокуратора продолжала работать, дел у неё было много, одних свидетелей с одной и другой стороны надо было опросить сотни. Кстати, окончательный материал расследования был представлен незадолго до Беловежского сговора…

     Я же тем временем был назначен на должность начальника Академии Генерального штаба.